что такое полет мотылька

masterok

Мастерок.жж.рф

Хочу все знать

Мотыльки всегда были знамениты тем, что их приманивает яркий свет в темноте. Увидев его, насекомые сразу летят в эту сторону, причем даже если этим источником является огонь. Нетрудно догадаться, что последствия такой встречи не самые приятные. Однако если мотыльки всегда притягивались к огню, почему они не отучились лететь на него.

Почему насекомое не эволюционирует таким образом, чтобы избавиться от этой вредной привычки?

Точно неизвестно, когда появились мотыльки. Ученые относят их к бабочкам, к семейству огневки-травянки. Насекомое вырастает до 26 мм и обладает преимущественно коричнево-серым окрасом. Самки превосходят самцов по размерам примерно на полсантиметра. Женская особь может отложить за один раз до 600 яиц. Спустя 15 дней из них вылупляются гусеницы. Последние активно питаются, после чего в период с 10 по 30 дней залезают в кокон и превращаются в мотылька. Особи быстро осваиваются и сразу могут приступать к полноценной жизни.

В своей финальной форме мотыльки живут до 24 дней. Они предпочитают вести ночной образ жизни, выбираясь на поиски пищи с наступлением сумерек. Насекомое в больших количествах встречается в Европе, Америке и Азии. Оно отлично адаптируется к окружающим условиям и может комфортно ощущать себя как в жарком, так и холодном климате. С наступлением зимы гусеницы могут провести ее в коконе, впав в состояние анабиоза.

Зрение мотыльков устроено таким образом, что они могут ориентироваться в пространстве лишь по свету, расположенному на большом расстоянии. Например, идеальным маяком для насекомого служит Луна.

Из-за этой особенности мотыльки в большинстве случаев полагают, что источник света располагается далеко. Однако если они подлетают вплотную к включенной лампочке или разведенному костру, происходит дезориентация. Мотылек не может понять, где именно он находится, поскольку все вокруг окутано светом. Это нередко приводит к тому, что насекомое может залететь в огонь.

Действительно, проследив за полетом насекомых, можно заметить, что обычно они летят не прямо к источнику света, а приближаются к нему по сходящейся спирали или летают кругами. На самом деле насекомые стремятся двигаться прямо, но законы геометрической оптики удерживают их около лампы. Иногда, правда, они резко сворачивают в сторону, но и новое направление опять закручивается в спираль. Если насекомое выбрало курс под углом больше прямого, то оно полетит по расходящейся спирали, пока не потеряет из виду источник света. Таких мотыльков мы около ламп не наблюдаем.

В 1960г. Г. А. Мазохин-Поршняков предположил что насекомые летят на свет, так как он является универсальным и наиболее надежным индикатором открытого пространства. Это может объяснять особую привлекательность ультра-фиолетового излучения (именно на него особенно активно реагируют насекомые), так как оно почти не отражается наземными предметами. Так бабочка, залетевшая в комнату, будет биться в окно, направляясь к источнику УФ излучения — солнцу. Тогда, попадая ночью в луч света, насекомое может воспринимать окружающую его темноту как замкнутое пространство и, стремясь вырваться, лететь к свету.

Вот еще одна версия.

Плавный переход цвета воспринимается как полосы. На границе белого видна еще более белая полоса, а на границе черного — еще более черная. Причиной возникновения данной иллюзии является латеральное торможение в сетчатке.

Есть версия противоположная, что мотыльки летят в самую темную, как ни странно, зону, то есть хотят улететь от света. Эта зона рядом с источником, на границе света и тени, кажется мотыльку самой черной в связи с распространенной оптической иллюзией, известной как полосы Маха. Из-за оптичекой иллюзии — полос Маха, мотыльку кажется что самая темная темнота вокруг него — рядом с лампочкой — и он пытается туда и залететь. Мы подвержены той же самой иллюзии — если нарисовать белую и серую полосу рядом- между ними мы увидим черную.

Корни фототактиса пока не выяснены, но удивительно, что даже разные виды одного рода могут различно реагировать на свет: некоторые виды летят активно, а некоторые не летят совсем.

Итак, почему же природа не может никак отучить мотыльков от пагубного стремления лететь на лампы или в огонь. Отучиться от этой привычки у мотыльков не получается, поскольку процент особей, столкнувшихся вплотную с ярким светом слишком мал. Из-за этого эволюционный скачок невозможен.

Источник

Чубушник Балет мотыльков (Полет мотыльков, Полет мотылька)

Вы можете добавить свой отзыв об этом растении

Основные характеристики

Подробная информация

Другие названия

Жасмин, Полет мотыльков, Полет мотылька.

Происхождение

Сорт российской селекции

Применение

Чубушники популярны как у профессиональных ландшафтных дизайнеров, так и у садоводов-любителей из-за своей декоративности в период цветения. Растение прекрасно смотрится как в групповых, так и в одиночных посадках, а также подходит для формирования живых изгородей.

Особенности роста

Чубушник Балет мотыльков может достигать в высоту до 4 метров. Крона округлая, аккуратная плотная.

Климатические условия

Сорт прекрасно растет в городских условиях.

Посадка

Растение теневыносливо, но на солнечных участках цветет лучше. Плохо переносит застой влаги.

Растение неприхотливо и нуждается в стандартных мерах по уходу: полив в засушливые периоды, периодическое внесение удобрений.

Обрезка

С помощью чубушника венечного можно создавать живую изгородь, обрезая ветви. Однако стоит учитывать, что в стриженом виде кустарник не цветёт.

Санитарную обрезку чубушника венечного нужно производить после цветения, срезая старые соцветия и не касаясь инструментами новых побегов.

Весной рекомендуется производить формообразующую обрезку. Для этого необходимо укорачивать слишком длинные ветви (для придания красивой формы растению) и срезать очень слабые (для активизации роста других веточек).

Болезни/вредители

Чубушник почти не подвержен влиянию вредителей.

Листья

Листья зеленые, заостренные.

Побеги коричневые, тонкие и изящные, прямостоящие.

Цветение

Сорт средне-позднего срока цветения. Цветки белоснежные, пышные, очень ароматные, собраны в кисти, диаметр около 4 сантиметров. Цветки отличаются чуть отогнутыми назад лепестками.

Источник

Полет мотылька

ПОЛЕТ МОТЫЛЬКА
ЮНАЯ СТРАСТЬ

Вкушая Божье милосердие так странно,
Я погружаюсь в сон былой,
Где над поляной мира старой,
Я в танце лета замираю, окружённый красотой.

Кружусь я мотыльком над пламенем в ночи,
Что хочет получить в подарок дар любви.
Я грезил лаской обоюдной во тиши,
В томлении тратил жизни своей дни.

Суровый быт и стражей притеснения:
Неволя та, что душит до смерти от рождения.
Невольный голод по простым утехам по утру,
И мир блудниц, почти что рай в миру.

Но воля огненных страданий наступает,
Она дана невольнику за те грехи,
Что мир любовью не считает
Свои простейшие сердечные часы.

И тает искрой жизнь,
Что кажется нам блажью,
Над бездной задержав
Свой временный полет.

Раскинута постель, теперь на ней покой,
В ней, словно в паутине, дева.
Она дарила ночью тело,
Во дерзкой, жадной страсти – злой огонь.

И тот, кого она так долго ублажала,
Будто царем на час во мире этом стал.
И он на теле злачном без обмана
Себя не тщетно услаждал.

Она, та жрица ночи, ему давала похоти мотив,
Но сердце ее плачет, тот плач и тихий стон,
Теперь как песнь, что в муках ночь восхитив,
Ей в дар дает мерцающий огонь.

И ангел ночи тот, что закружил
Ее во танце страсти, как в бреду,
Теперь пред небом мира проносил
Ее холодную, печальную слезу.

О, гений мира и надежды! Я, молясь тебе,
Все наилучшее старание в судьбе
К мечтам своим о счастье принесу:
Среди страданий я утеху сердцу нахожу.

МЕРЦАЮЩИЙ ПЛАМЕНЬ
ТАНЕЦ АНГЕЛА

Роза у камня в пустыне цветет:
Солнце и жажда ее здесь гнетет.
Прошел караван, и свободы глоток:
Капля воды, капля любви, пролита в песок…

И ангел воздел руки в выси,
О большем она не могла и просить,
И милости в грезах излил ей лучи
Что светом мелькнули на землю в ночи.

Ложе покрыто блеском луны, как небесный наряд.
Руки тихонько нежность тепла сохранят.
Сладость мира весь взгляд твой таит,
Тело тонкой свечей ласки дарит.

Сердце острой иглой посылает нужду:
Я жадно твой лик, как полную чашу, ищу.
И, упиваясь тайной, что откроешь ты мне,
Окажусь я на грани безумия, на высохшем дне…

Я в пальцах своих развиваю волос твоих свет,
Я в томлении: даст ли ласка твоя мне ответ?
Ответ на гадание ночи и дня.
Ответ на вопрос: совершенен ли я?

Или в слабости моей – твоя тишина о судьбе?
Или в тоске ты – покой, что бродит в мольбе?
Твоей чистоты я не испил,
И неги твоей я не явил.

Но ты этой явью сорви с нас запрет,
И твой силуэт нам раскроет секрет.
Этой лаской своей мне уста напои.
Пусть наши раскроются крылья любви!

Мы друг для друга соединили земные пути!
И пусть нас дерзостью тишина обнажит!
Во вечность младую свобода любви,
Как яркая молния, нас возносит!

В келье старого монаха тихо тает раем малая свеча,
И, взмолившись со слезою, он, как малое дитя.
В душе почтенно зрея, мир просыпался за окном,
И, на грудь ложа знамение, он растаял мотыльком…

Тихим лучом на скамью ляжет свет из окна,
Что долгою ночью во сне храню я.
По храму скользит отражение дня,
И солнце, что я упускал не спеша.

Сохраняя тепло и близость мою,
Звездой урываясь, вслед за тенью идти,
Цветком заповедным приникнув к груди,
В молитве будет ждать, припав к алтарю.

И укрывшись в тайну детскую мою давно,
Будет юность мою звать во свет на шелках.
И я на раскрытых руках, сквозь окно,
Увижу то небо, что течет в облаках.

И тихой тропой в нем, ангел скользя,
Будет песнь мне петь, чтоб разбудить меня.
И я, нежно вздыхая от роскоши грез, цену узрю,
Что искупает меня от низости темных улиц пойму.

И выйдет на поле там гений добра
И просто реальность себе представляя,
И, лоно земное крестом осеняя,
Он грозно воскликнет, что любит меня.

Тепло тает твое, лишь едва угасая,
Я пальцев твоих ощущаю тоску,
И, сам охладев от страдания по телу,
Плутая в желаниях, в ночь босым ухожу.

А ты меня видишь почти обнаженным.
Тебе видна страсть, что под кожей своей
Я сохраняю, как сок драгоценный,
И дар твоих чар берегу средь людей.

О, если бы ты, моя дивная роза, мой свет,
В постели таких же объятий дерзко
Подарила мне чувства букет,
Нарушая мои ожидания, касаясь тела терпко.

Но видишь, я начал без дела слоняться.
К твоим каплям влаги я потерял аппетит.
Но ты и не думай на этом смиряться:
В сердце меня поразив, в объятия манит.

В ответ на мой строгий, страдающий взгляд,
Ты душу в открытое море стихий направляешь,
Вслед звездам великим ты мне открываешь
Все тайны свои, волнуясь глаза лишь молят.

И я, подходя к твоим персям в ответ,
Себя обнажая, как ночь полутон,
Роняю за тенью своей только вслед
Скользящий по телу не швейный хитон.

Грустно слышен шум из окон,
И в глазах горит свеча.
Тонкий вид цветка из сада полон,
Благий образ милого лица.

И в унынье и пустом забвенье,
Не растрачен жизни целый час.
Но мой дух, хоть и в гонении,
Но дает мне благий нрав сейчас.

И уйдя от сует мира и стремленья,
Всей душой я ухожу во тьму,
Из ее спокойного томления,
Все же встречи я со светом нахожу.

Когда, лишенный благ взаимного почета,
Я ослепление начал сознавать.
Тогда моим глазам в часу затмения рода,
Твой образ слабый, чистый начал проступать.

Укрытый от печали мира, я в бессилии
Все чище вижу страсти и грехи.
И ты, моя голубка, эти лилии
На руки и одежды в кротости прими.

Ведь я твой грех любовью нежной
Из млада вымолю слезой,
Лишь ты судьей не будь мне безмятежной,
Но подари свою любовь.

Легкой тенью мотылек по доброте
На ладонь мою нечаянно садится.
Ведь ему так нужно в ночи, в темноте
Хоть к чему-то малым сердцем прислониться.

Но как только я зажег свой фитилек,
И фонарь возник средь темной ночи,
То неверною любовью прогнан мотылек,
Он помчался прочь от света что есть мочи.

И в любви своей минутной насладится
Сладость пары мягких, нежных крыл,
На губах моих она, как сок ложится,
И я в сердце их свое сокрыл.

Ах, как хочется мне ласки,
Яркой легкой сладкой страсти!
И сквозь отсвет фонаря,
Кровь играя и дразня,

Маком красным в паутине,
Мелко вязнув и трясясь,
Простирая к небу руки,
Тонет в муках детских страсть.

Вот, хлебнув в телах услады,
Мертвой жидкости с трущоб,
Повенчав себя со змием слабым,
Я ругаю свою плоть.

Ну, а ты, встав на колени,
Еще ждешь росы в уста,
И как старая гадалка,
Все воркуя и крича,

Вороным крылом укрыта,
Ты прекрасна средь ночи уже,
Но я знаю разве, что сокрыто
Во твоей тоскливо плачущей душе?

Там в груди, во плоти возлежала
Чаша жизни и стыда,
И запретным плодом стала
Плоть, что вяжет небеса.

Тело, разум, лик и руки: все, что я в себе имел,
Сошлось в кристалле ока светлого Его:
Бога, что нас храмом создал
Благого Духа Своего.

И вот это наслаждение вмиг пролило реки снов, Погрузив меня во грезы и забрав мой ум и кровь,
Дав лишь тело мотылька
Тлеть от страсти и греха.

Живет не видя развлечения невежда.
Нет дел, в которых он имел успех.
Нет у него везения мира, почета и надежды,
И нет в его сознании милых дам утех.

Он в рассуждения углубился,
О том, что от уныния своего,
Он будто в святость погрузился,
И нет ему друзей, похожих на него.

Как будто зная цену всех поступков, дел,
Он в разноликий мир с иной двери вошел.
И словно зная предпочтения и удел,
Он страсть в себе бесстрастную обрел.

В его посылах и манерах прозвучал
Мотив отшельника от человечьих глаз,
Но он не думал и не изменял
Свое расположение сейчас.

И в мире он тоску свою
По благой жизни лишь вознес,
И это положение, знакомое ему,
Как будто песню тихо превознес.

Она была его болезнью без цели,
И в ней он исцелялся от грехов,
И на растерзанной постели
Лежала тень седых веков.

Скажите, девы, вы не рады, расправив крылья
Войти с ним в ложе сказочных утех?
Ведь если это грело средь уныния,
То и была там истины купель, и был успех.

Поскольку нет там девы верной,
И можно видеть с ним блудниц, плохой намек,
То нищим стариком с худой дороги тленной,
К нему Сам Бог захаживал на тихий огонек.

И не имея той любови непреложной,
Что мир по крохам собирает простоты,
Мой брат имел там неотложно
Все злато духа нищеты.

В своей тоске он благо мне радивым
Имел, что рассказать в душе.
И те, кто слышал тон его речей сакральных,
Мог видеть дух свой в доброте.

Поскольку слово духа редким стало,
То мир, во снах своих пройдя,
Мой брат шел пастырем богатым
Спасая правдой души из огня.

Но ты, мой вестник стран восхода,
Скажи, душою не кривя:
Что, разве нет ему утехи и ухода
От девы, что одежды брака берегла,

И от уловок знати его спасая,
На день великого суда людей?
Есть в мире сем любовь святая,
Любовь от дев и от грудных детей.

Она невинна, прорекая,
Подобна стати короля,
И милость века проявляя,
На всех сынах небесного царя.

Есть среди нас святая слава гордых,
Что покрывает чудом век,
Не может без тепла сил рукотворных,
Уйди в наветы человек.

В упоительных грезах близости нашей кружусь,
Страсть и огонь кинжалом пронзают мне грудь.
Но ласки такой горделивой и злой я не боюсь,
И ничего я совсем лишь теперь не стыжусь.

Во власть любовных грез вслед за собой,
Маню тебя я в танец этот бешеный, шальной,
И сладким сном, которым я в тебя
Влюблен безумно, муза ты моя.

Не бойся этого сна, что с тобою на час,
И моего молодого огня, тебя я рядом буду
С собою сознавать, и я лишь рад сейчас
Этим мигом, тебе я предлагаю руку.

Воля моя для тебя сладкий сон в пелене.
И тая от ласки твоей и ясного взгляда,
Я лишаюсь ее чарующих мук на земле
И обмана, как сладкого яда.

Я однажды отдам тебе сердце в осеняющей ночи,
И ты, будучи в танце огня,
Пригласишь поцелуем меня в благость любви.
И у ног твоих я только миг ото дня.

И мы во власти ласк, движения сердца, тел,
И ангел покроет крылом наш скромный удел.
И ветер в двух крыльях своих,
Тайну в ночи унесет о нас двоих.

И мы, как две птицы в седых небесах,
Будем тихо кружиться и реять в выси по утру.
И я, просыпаясь на горячей постели впотьмах,
Стал растерзанной жертвой, подвластной орлу.

И долго он выбирал не без зла
Для броска своего хищно цель,
И, словно хищник, злая страсть тебя унесла
Вдаль этой ночью в сияющий день.

След ты оставила в сердце моем– острая рана,
Ты ко мне сквозь ночь из тайны
Вечным зовом снова кричишь неустанно:
«О, скажи мне, с кем же ты?»

Ко мне приходит ангел часто младый
И просит дать ему отсроченный ответ
На тот вопрос бессмысленный, неважный,
На путь далекий, вечный себе собрал ли свет?

И я, не зная, что ответить,
Лишь с содроганием молчал,
И ангел безучастно светел,
Обо мне горестно вздыхал.

И в лик ея сказал, скучая,
Что, может, самый лучший час,
Что мир, собою предлагая,
Я в сердце сберегу молясь.

Но ангел тихо отвечает без прикрас:
Не будет в мире лучше того уклад,
Что мне небо в свете жизни даст
От прочих мыслей и услад.

И нет здесь на земле прекрасней,
Того что небо в верности своей таит.
И я, желая согласиться, сказал ему, подумав:
Есть любовь меж нами, в сердце мир творит.

Та тихая и тонкая струна души бессмертной,
Что лишь однажды открывает миру лик,
И, озаряема мечтами непременно,
Рождает жизнь, в которой и царит.

И ангел, взяв за руки грустного меня,
Повел меня в полете танца среди роз,
И я вошел умом, как будто в полымя огня,
И погрузился в сон из сладких грез.

И видя сон мой налетавший,
мой ангел танец свой вдруг оставлял,
Спросив меня, печальный, безутешный,
О том, что я такое раньше испытал?

И я ответил: часто этим здесь страдал,
Но девы юной нет прекрасней из начал,
Ведь свет ее любимого лица
Исходит с неба, с глаз Всевышнего Отца.

И я признался тут же строго,
О том, что немощен мой ум и плоть,
Но в малом сердце из несчастий много:
Во мне жила царицею любовь.

И ангел, тихо улыбаясь,
Мне с радостью подал венец,
Ведь чувством сильным я рождаюсь,
Тогда как явен мой конец.

ЖЕЛЕЗНЫЙ САД
СЫНЫ ГРОМА

Я мед средь терния вкусил…
И свет небесный меня тот час же посетил!

Одиноко тает, сгорая телом, юная свеча.
Мотылек в дуновении ветра бьется в окно
Среди серой опостылевшей мглы сгоряча.
Ангел тихо молит обо мне в тайне сердечно.

И Бог посылает на край,
В одеждах, что подал ветхим днем,
Касание даря свое, и я понимаю невзначай,
Что являюсь лишь нищим царем.

Тьма ночная на мир легла в тиши,
Истин старых взята неважная быль, полутьма,
Старым странником, свет ходит в ночи.
Пойман быт младой в железной сети моего естества.

Иная стать млечно течет дождем средь икон Отца.
В келье монаха в мир открыта клеть и без оков.
И книгой редкой сложены его черты лица,
Глаз глубина чашей безумия в таинстве веков.

Звучит струна побитой в час души,
И ходит старцем, разбуженным в ночи один,
Тот инок, что от жизни чашу пил мечты,
И до седых волос и стареньких могил

Молил любовь-беглянку в тело старое войти.
Вернуть огонь той слабой, плачущей свечи в окне,
Что боль давая невзначай, напоминала о пути,
Ему кричала в темноте пустынных улиц о себе…

«Душа, ты заблудилась в бездне лет!
И кто воскликнет во мраке о тебе потом?
Я солнце в ложе подарить тебе готов в ответ,
Лишь урони на грудь мою свою слезу и стон!

И разбуди во мне тот голос, что летит
Над старою и бренною землей,
Как ветер вольный в поле мира он парит!
И будешь принята желанной гостьей на постой!

Я сердце, раненное иглами любви,
От страха наглецов, исправлю, не жалей,
И исцелю рукой, ко мне лишь ты иди!
Но ты от лика избранных кровей.

Голубка в лике нежного дитя,
Тебя я принимаю госпожой,
И тихо я, колени преклоня,
Сражен твоею вечной чистотой.

Молюсь я не раскаяться средь дел,
Что я роняю в одиночестве ночи.
И лунный свет есть вся моя постель,
И я в ночной растаял здесь тиши.

И келья здесь моя – лишь челн,
Что на путях мирских один,
Как крик о тихой жертве не удел
Средь мирских отчаянных седин».

И вновь распятая гордыня, бунт ночной.
И вновь кипит шальная кровь,
Упавшая в утехи с головой.
И на весах моих – игра и боль.

И в забытье остался блуд и вялая метель опять,
В страстях волочит по полу мечты по свету.
Во сотый раз пытается все насыщать
Тот гордый ум и чрево, что остались без ответа.

И я смотрю на мир из глаз,
Наполненных нелегким бременем интриг.
Но в свете храма ангел бдит о мне сейчас,
На скрипке набирая тон, знакомый не из книг.

И крылья он раскинул в вышине,
И слышен голос от него из давних лет:
«Безумие братских уз я сохраняю в себе
И сберегу свой сладостный обет».

И грезы поборов, я пожинаю терн…

И демон волочит среди толпы
Нищего несчастного на порванной цепи.
Ко мерзости и блуду преклоняя мир,
Он говорит, прославив адский пир:

«Ты дай ему ту каплю лишь одну
Всеисцеляющей любви среди начал,
Что той последней лаской деву ты венчал,
Когда пролил ей нежность ту,

Что с уст твоих сорвалась обещанием,
И можешь утолить тот гнев,
Что делит вас на множество родов
В свое немое оправдание».

И вот пришел не призрак в оправданье,
Пришел не признанный в тиши Христос,
И нищим он дает свое дыхание
На жертвенно смиренное заклание…

И среди блуда нищеты возник момент,
Во бездне мира, когда нечаянным
Пролился солнцем их секрет,
Что был свидетелем немым.

И сердце дал для жадных уст свое,
В своем жестоком разумении,
Спасая нашу жизнь, как бытие,
В ее редчайшем умилении.

Я спал, лишь солнца ожидая.
И дождь сберег все искры ласк,
В тиши мотивы напевая,
Той песни, что в моей былой тиши жила.

И на скрипучих мотивах замлея,
на трелях тех звуков, знакомых весне,
Я, понемногу добрея,
Чуть слышно всплакнул в тишине.

Недолго нежась в постели,
Я тихо поплыл в забытье.
И ложе мое укрывало от тени,
То, что бродило в ненастном дворе.

Я в далекой метели оставил попытки узнать
Те дни, когда ласкался ветром детским,
В утеху горько-сладких чувств я стал мечтать,
С томлением прохладности не здешней.

Не знал я, куда по узкой тропе убежать,
Звуча как всегда в унисон,
Но горе мое, налетали те трели опять,
И дождь в тишине убаюкал мой сон.

И возлежа на постели забвения,
Я так ничего не решил:
Кубок таинственного откровения,
Нечаянно как будто духом осушил.

То дерзкое, небывалое тела знание,
Что по наитию я ощутил,
Пройдя не умом, но движением,
Сейчас костер страстей мне разложил.

И бьется с окном моим ветер метели,
И тускло взывает из мрака луна.
В сознании аскета, в холодной постели,
Как будто в ковчеге моя же душа.

То молится тихо, то крадет времена.

Придет с дороги путник на постой.
Его не торопись ты гнать, но напои водой,
Спроси о тягости дороги,
И верным будь, омой бродяге ноги.

Его с пути словами дружбы утешай,
И, дав ему залог от мира, на путь направь благой.
Пред изголовьем дай свечу, молитву прочитай
И напитай, чтоб чаша уважения сияла полнотой.

Ему скажи о том, что радость на душе,
К тому, кто не познал влечения мира.
И, путь пройдя, тебя из всех нашел уже,
На тех дорогах, где играла лира,

Где в буйстве лет луга росли.
Теперь он здесь, у твоего порога,
И ты его с почтением прими,
Свой дух ты так откроешь пред Богом.

Тогда когда в нем есть добро
И твоего вертепа ясная искра,
И твоего лишь очага тепло
Избрал он перед Богом у костра.

Он тот, кто сердцем вечно прост,
И лишь его есть при тебе свеча,
Которой освещаешь ты свой пост,
У вечности в дороге проходя.

Стрела несется в цель бездушно,
Ей не присуще цели выбирать.
Но каково умение лука так натужно,
В сердца влюбленных попадать.

На поле брани есть размах опять,
И в людях мир познал утеху.
Но то, кому их волей управлять,
Мы парус свой отдали ветру.

И дух любви приходит, загораясь,
Оставив дальше искру тлеть,
Он, к вольным нивам устремляясь,
Нам уготовил маленькую клеть.

Но есть и те, что из томления
Всему на вред лишь выбирают страсть.
И в долговременное бремя,
Берут для тела не по силам власть.

Мы духов умоляем узы снять тогда,
Но те у коих в мыслях угли,
Сняв узы в день великого суда,
Абсурд один берут из воли.

И, в играх плоти соревнуясь,
суровым выбором страстей,
Стихии мы земные постигая,
Все держим разум средь цепей.

И долго тело вынуждено днем,
Нужду от века познавать,
Дорогой трудной в мире мы идем
Чтобы на браке Божьем пировать.

Кому утеха от раздолья?
Кому мы мерой предстоим,
Когда пред страстью тела в мире,
Как о неволе своей бдим?

Мы образ Божий сохранить лишь не сумели,
От Бога потеряли здесь свой дом,
И счет борьбе мы не имели:
О сердце верой здравие свое мы бережем.

Когда б еще мы телом были сроду
Подобны солнцу и луне?
Но мы любовь оставим Богу,
А сами отдались бы пламенной мольбе

О том, чтоб искупить страдания
В страстях у сердца своего наедине.
Мы пламя разжигаем в час последнего искания
Средь вечности Божьей на старой земле.

Мир строится и ширится как будто лабиринт,
В котором души тщетно ищут
Ту жизнь, что свет имеет
От великих и таинственных вершин.

То тихо голос в думах возвестят,
То тихо тлеет счастья малый огонек.
Рабы и нищие печально волочат
Всю ношу бренных лет, их путь далек.

И в рассмотрении преданий строго
Мы обретаем трезвости обет,
Обет творить лишь волю Бога,
Но не отвлекшись от мирских утех…

Мы замки царства спящих строим,
И жжем мосты среди нечаянных побед,
Но наши ангелы не дремлют строем:
Они дают искусство благ обет.

И естество хранит основы тех домов,
В которых мир укутан и согрет.
Не так уж мал труд знати, мастеров,
Но мир покрыт густым ковром из бед,

Из не научных дерзаний,
И кроме похоти юнцов
Мы не имеем рассуждений,
И нет как будто бы грехов.

Когда великий гений мира чудный
Хотел построить рай земной без слов,
То перед ликом твари мудрой,
Не просиял труд праведных жнецов.

И вот, уйдя от мыслей бренных,
Он разделил народ тюрьмой.
И стали люди в мире этом
Нуждаться в обществе лжецов.

Тогда и лилия злаченая, сияя
На головах лиц первых, украшая златые венцы,
Нам льстила светом поднебесным, кровью истекая,
И воздавала радость юной чистоты.

И мелок в сути, рассуждая
О спорах, на дела и быт скорбя.
Не зная высшего души предела, лишь желая,
Войти в цветущие сады и на поля.

Мой мастер долю взял, что равна весу,
Во счет его оплаты за труды.
Лишь скромно смотрит в чашу жизни
И не поймет никак своей в ней мзды.

Ведь он же, руки прилагая,
Творит на лике, имя чье земля,
Дела и нужды упования
На век прекрасного царя.

Но только царь его же мысли
Лишь в небо мира направлял,
И воздух неба в этой жизни
Лишь ароматом благодати освежал,
Которой он творцов в сем мире
На подвиг созидания искал.

И вот глазам стратега мира
Предстала жизнь во всех ее бессильях,
Что как свидетель среди пира
Остался птицей связанной во крыльях.

Творя дела, взирая бремя зла,
Та птица не боялась больше боли,
Не знала блага от творцов добра,
И вот, отпущенным с неволи,

Теперь, как солнце из высот прелестных,
Взирает мастер от трудов своих
На бремя мира со хлебов небесных,
В которых Бог простил им всем грехи.

С моих глаз вдруг спала мгла!
Я воли своей вкусил уж сполна.
С томлением дышит поверженной грудь,
И в сердце мое вползает неизвестная грусть…

Я дыхание вольного ветра поймал,
Меня он средь стужи и зноя опять обласкал.
Но уйти от печали не смог я и не начинал,
Мне мой друг одно только дерзкое слово сказал.

Что для любви я слаб и все решено,
И не могу я ее никак защитить,
И то, что другу еще может быть и должно
В этом деле более чем мне подфартить.

В ее лице я неудачен и мал,
Но я ее нечем не прельщал.
О, если б то было историей мира,
В которой на тайну я ясно взирал!

Но если я родом довольно простой,
То и не должен характер быть мой
Тернием в цвете и ареной бойцов,
По злой, не понятой морали буйных самцов.

Но я свое поле отдал под нежнейший сад,
И дом мой, который в этом саду создан,
Построенным стал и был он воссоздан
Под свободный и свежий уклад.

И птицею вольной туда
Словно в открытую клеть
Вошла как бы песню душа
О жизни свободной воспеть.
Любовь, та что могла бы меня
В белые ризы женихом мира одеть!

Но я увлекся игрою ангельских струн:
Доверился другу, но только вот он
Остался ко мне как всегда крайне скуп,
И вот я усох из желания сделать поклон.

И часто любви своей поклоняясь,
Под самые ноги ей прогибаясь,
Пыль крыльев ее и грязи своей,
Смешал все в крови, на злобу друзей.

И стали на злато дни течь в доме моем,
И служанкою в доме стала потом
Та птица, что крылья омыла мои,
Расправив свои для единой любви.

В золотые покои во клети житья
У меня на постое стала, моля
О той свободе, что ей предлагая, я ее продавал.
И тело златое в наем отдавал…

И что же странного есть в том,
Что там, где жизнь прожил ты, старый дом,
Не сохранил тепло ничье,
И в нем лишь грусть и бренное житье.

Когда любовью согревало ложе,
То мир хранил в себе тебя любя.
Но то, когда ты ищешь в нем свободы, все же
Он утомляет сладостью тебя.

И ты не можешь бросить в мире этом
Привычный груз своих трудов
И, собирая правду мира где-то,
Не видишь в доме ты своем грехов.

И в мир придя однажды до того,
Ты должен после выйти из него.
Но держит крепкой клетью мир тебя
В жилище, что ты сам построил из себя.

Но если в нем была чаша простая,
Что дух питала, а не только плоть,
Была б готова, страсти мира побеждая,
Взять тебя в мир чистоты и правды вновь

Из клети пагубного дома твоего,
Тогда, когда ты меру блага ощутил,
Его увидев в небе светлом, и оттого
На век свободу возлюбил.

ЗЕМНЫЕ БОГИ
ПИР В РАЮ

ровь застыла в лице у вельможи,
Он на долю свою удел возложил.

У красивой жены ангел кланялся в ноги.
И дьявол юнцу средь незваной дороги
Уже весь мир пред собою открыл
И в гордыни своей перед ним положил…

Я шел дорогой старых приключений,
Им я не знал ответов и значений,
И отрезвляя нрав средь песнопенья,
Там был я вечно пьян от этого веселья.

Но много ли я мог другого яства
Найти на душу на мою,
Что средь земных богов таилась
И пряталась там, на пиру в раю?

И он, тот старец, что ссудил мне благо
Душой привольной обитать при храме этом,
Дом кесаря для сердца моего
Возделал темным при чуме вертепом,

В котором, правосудие творя,
Другие знания во жертве зверя,
И были зваными для быта
У верхнего небесного царя.

Я шел дорогой испытаний:
Все лишь для ига храбрецов,
Чтоб, не тая тревоги знаний,
Они в узде держали подлецов.

О мир! Тебя я благом в жизни принимаю.
Но здрав ли я, когда вином твоим питаем?
Тела, что так внимание занимают,
Теперь лишь страсть в себе являют.

И я от скорби жажду утолить печаль,
Я пьян твоим прогрессом, мне не жаль,
Я не могу отнять таинственной вуали в темноте
О правде вечной, что известна частью стала мне.

И чудеса происходить вдруг в мире перестали,
Уснули и простые отношения, что была любовь.
Ее нектаром тленным подменили
И для души лишили благостных трудов.

Сказав о том, что тягостны плоды аскетов
И под запретом мир, в котором очевидно зло,
И стал не нужен образ утверждения этот,
что древним мудрецам был ясен с полуслов.

И из попытки обуздать природу,
Ее, как страсть запретную, продали
И в виде панацеи тому старинному
Упитанному, старому тельцу отдали.

Тут растворились Божьи скрижали,
И солнце в небе просияло миру со креста!
В темной пещере охотник сидит,
Скуп и убог его норов и быт.
Он, не тоскуя, под шкурами спит,
Его мир до последней черты позабыт.

Но странная власть над этой землей…
Он дик, но свободен, спокоен душой,
В его сердце живет мир простой, небольшой,
Его богатство малое проносит он с собой.

Привязанности и печали он не имел,
И это его же добро и удел.
Когда он грустил или просто болел,
Мир на самом краю к нему благоволел.

И в сырой непогоде, и в знойной жаре,
Он всегда день за днем проводил на ногах,
И неведомо, как его сердце во тьме
Не побивает занудливый страх.

О, если бы смог он всегда богатеть,
И этим народную мудрость призреть,
То для него стали б люди рабами
Или простыми живыми скотами.

Но воин не прост, но в величии дня
Зверей побеждает не только нужда,
Но в духе великом он любит тебя –
Непростая и злая родная земля.

И если он в этом не так уж и прав,
То сколько б не знал он целительных трав,
Но только его человечья кровь
И может родить тебя в мире благостном вновь.

В суровых стенах старого монастыря,
Монах таит в своих руках
Тот мир, который держит на цепях,
Которыми отчаянно гремя,
Греха боясь, его боря,
Любовь стяжает, день моля.

Его лицо свет солнца тайною хранит.
Где души всех его собратьев, ушли в скит?
Все лаской мира соблазнились и идут на пир,
Который затевает в нем его кумир?

Какое искусство монах
В надорванном сердце таит,
Ведь он тот самый гений в именах,
Что под своей сутаной так дрожит.

Не воин он и не купец,
Но души он в удел имеет,
Он в них спасения радеет,
Сих душ сам будучи ловец.

Тогда лишь, когда его сердце болит,
То каждый мирянин, что в жизни скорбит,
Не прочь исповедать монаху грехи,
И он их все видит, сидя на цепи.

Его благодатью сей Бог окрестил,
Второе крещение дух в нем родил,
И если ты ищешь в миру чистоты,
То тесные стены кельи его посети.

Прийти к нему можно довольно давно,
И в нем ты увидишь кого-то того,
Кто из недр земли там, далеко,
Тебя по наитию держит легко.

В круговороте лет земных
На браке жизни дней мирских,
Надолго в древность отойдя,
Ходили в мире знатные князья.

Они хранили власть свою среди веков
В чертах суровых к прочим дням,
И в лихолетии отчаянных годов
Любили битвы мира и пышности пиров.

Но вот, пожалуй, то, что движет волею «богов»,
Есть краткость жизни, мимоходная «любовь».
Себя запомнить пожелавши меж земных годов,
Они гоняли мудрых и рабов,

И пышности развития наук не зная,
Они ходили, в ловкости мытарства упражняя.
И это было их дилеммой на века,
Ибо такого нрава и порядка власть была.

Вершился суд великого вельможи
О том, что человеку духи докучают,
Того пути, что стали знатны князи,
И среди них народ прельщают.

Его наука – суд мирской,
И процветанием искусства нить,
И романтический расклад такой,
Не могут в простоте сердечной жить.

Подобно розам могут наполнять в эфире
Мир разноликим всяким сором.
И вот, когда бы князи жили в этом мире,
Они считали мерою вещей свои законы.

Историю суетного народа ведя,
Считали благодетелями в нем себя.
И Бог, когда давал им власть и грезы первых,
Тогда же уводил от рабства души верных.

И пировали в мире как в раю тогда,
Все те бесчинные цари,
Не знали истинного юного плода,
Того, что был в его крови.

И милость Божия платой стала
Тому, кто прожил правдою в миру.
И, наступая на пяту тирана,
Господь отдал свой свет за всякую хвалу…

С младенчества искусно упражняясь,
И, плоть свою терзая и моля,
Был тот, кто из несчастий поднимаясь,
Учился мир в узде держать животного царя.

Умением в проклятие повергать
И просто души уловлять,
Лишая жизни и свободы
Учился малым воевать.

Тот, кто нуждался в сострадании,
И тот, чей голос ангел скрыл во мгле,
Искал себе венцов и славы в понимании
На ратном поле – грешной сей земле.

Средь блуда и простых утех на всех пирах,
Свой мир он начисто утратил среди века:
Он лишь игрушка в изворотливых руках,
Живая кукла и несчастная калека.

Моральный вред был той наукой,
Что лаской он осознавал без зла,
Его душа болела скукой,
Она в пещере без тепла росла.

И, солнца мира не имея,
Тихонько тлела волею суда,
Во мраке быстро угасая,
Хранила в страхе скудные года.

Он не из тех, кто жалость понимали,
Он, этот деспот, был простак,
Его познания о мире правды не узнали,
Почти что были как медяк.

Он не имел утехи, в страсти он дремал,
И был как зверем, раненным на ловле,
Что словно пес от лести знати после
У ног их в похоти лежал.

И если б он отверз однажды очи,
То песня памяти его была б легка:
Он была б о страсти к жизни в ночи,
Как крылья тонкие у мотылька.

О, род земной! – Ты злое племя,
Лишь для утехи ты растишь глупцов.
Их прихоть ты таишь как мудрость на все время,
Их ярость, как запретную любовь!

О, неужели ты не видишь сквозь года,
Мой изнемогший и благой собрат,
Как Бог, протягивая руку, тебя уводит от суда,
Себя прости – спасешься ты от наихудшего греха!

В тебе и плачет, и смеется, путая все ноты,
Нагая та и жалкая душа,
Которой холод и другие прочие невзгоды
Уже не страшны среди зла.

И вот, почти что капля слез сорвется
На лик твой с глаз младенца упадет,
Когда дитя случайно обернется,
На твой несчастный лик взглянёт

Своей младенческой улыбкой обобщения
Погасит гнев и стыд, как сотню мелочей,
На лике том, не знавшем ранее прощения
В часу сердечном под наветом скучных дней.

И ты, на деву обернувшись слепо,
Увидишь мир, что тих как сад всегда,
И вот, войдя во вечность неба,
Ты, трон свой позабыв с утра,

Во новый день войдешь через порог,
Тебя ведет в него за руку Бог,
И мрак растает пред тобой,
Ведь здесь ты – малою дитей…

Как-то ночью приснился мне сон,
Что я, обольщенный девой одной,
Под стать наваждению был опьянен
Любовью ведьмы одной неземной.

Я был сварлив и черти меня повели
На ведьмовский пир, не найти им управу.
Там боги земные в раек подошли,
Как будто жизнь налажена на славу.

И вторя размаху этого сна,
Я сам и та дева, которая мила,
Что так же лишь мною пьяна,
Поверх одеяния, что носила,

Одета была в красный платок,
И к ней приставал ошалевший бесок.
Я, не отдавая отчета о том,
Скользил по их миру простым мотыльком.

И вот, эта знатная, статная масть
Во игры мытарства играть собралась.
Там были орудия пыток, уловки барских утех,
Страданья и шутки, и даже назойливый смех.

В карты играть среди люда и нечистой толпы
Хотели там черти, и были там даже князья.
И ставкой стали черти там ставить дары,
Что должен был им принести только я.

За душу свою, что, минуя посты,
Была одержима той девкой, жертвой красоты,
И ведьмины чары держали в плену,
И ласку дарили на дне, как в аду.

Но вот дело дошло в той игре
И до моих на руках козырей,
И брошена карта, и ведьма дрожит,
И черт ей на деле все ворожит.

И пойман за руку я вместо нее, словно вор,
И на меня уставили твари все взор.
И, словно манимый сокровищем их средь чудес,
Проснулся огонь, сошедший с небес.

И шабаш поднялся, под небо гремя,
И в бурю возносится, небо кленя.
На том самом месте казнили меня…
И вмиг я проснулся, узнав палача:

То была надо мною совесть моя!
О жадность, что с млада губила меня,
Ты теперь обретаешь излишек сполна!
Тебе была дорога скупая хвала…

О, много ли мы, молодое дитя,
Приемлем в сем мире, живя и творя?
Мир этот не прост и стихиен местами,
Но многое люди в нем делают сами.

И довольны не очень, этим хвалясь,
Что дело не вечно, и надо его много раз повторять.
Если в сем мире есть бремя, то что ж,
Есть в нем и то, что там умещается ложь.

И многим так хочется чудо увидеть свершившим,
И то, чтобы совесть не сильно свою утруждать.
Таковым может не сильно грешившим,
На чудо такое продолжать уповать.

И таковые пытаются явь чудом считать.
В мир входят, рожденные чудом мирским,
Те боги, которые и предлагают одним
В чудесные игры свои же играть.

И игры ума и потребности в чуде
Мир делает пиром своим, как жилье,
И редко кто, об этом узнавши в испуге,
На небе лишь видит спасение свое.

И жизнь в чистоте, и моменты искусства,
Что мы здесь нашли на сей грешной земле,
Там доходчиво знают, и нежные чувства,
И свет подают всем заблудшим в душе.

И мир тот, что сетями неправды пленяем,
Тот, что цветет в тернии, как в кабале,
Сейчас благо рождает, он не отменяем,
И грезит о неземной во себе чистоте.

ЧИСТОТА ЮНОСТИ –
ЧУВСТВЕННАЯ УТОНЧЕННОСТЬ
ДО КАКИХ ПРЕДЕЛОВ ДОХОДИТ СВОБОДНАЯ ВОЛЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ЖИЗНИ?

Весенней ночью в лунном свете,
Играя тенью дней былых как мог,
И сам с собою споря о победе,
Летел во мраке ночи мотылек.

И не имея представления
О страсти, что его вела в поток,
В выси он жаждал лишь просветленья,
Желал увидеть света огонек.

Та маленькая жизнь за вспышку счастья –
Отвага на конце луча.
Его ввысь подымает жажда
Увидеть и вкусить огня.

Свое стремление наполняя, он, гонимый,
Безумно волю устремив уже,
Он, игом вечным одержимый,
Любви поверил в маленькой душе.

И вольной страстью наполняема,
Его душа во тьме кричит,
В мир яркой страстью подгоняема,
Она, как крик, в ночи горит.

И боль ее, как танец сладкий,
Ночную бабочку манит.
Ты – боль моя, мой падший ангел,
Звезда, что, падая, горит.

Тебя во грех злой рок преклонит,
Но более чем просто пламень твой курим,
Ты хочешь слиться с миром сим, что не прогонит,
И, уловляема в несчастьях, смотришь в мир.

Душа, проснись же от греховных чар!
Возьми свой крест и Богу поклонись, пав на порог.
Но ты печально носишь страсти, словно дар,
И твое бремя – деспот, ложный бог.

Тебя лишь видит кумир скупой
Во тьме безликой и ночной,
И нежный трепет, и твой огонь
Он зазывает яростной хулой.

О, если б ты, мой друг несчастный,
Услышал зов в своей крови,
То в пыльной страсти, в миг прекрасный
Ты стала б – гений чистоты.

Твои невинные черты, пред небесами преклоняясь,
Злодей скупает, не смущаясь.
Но продавая тело, и в грязи валясь,
Ты чище злата и вина, со светом сохраняясь.

Ты стоишь правды света,
Ты та обманная монета,
Что лишь крадет спокойствие в грехе,
Не угасая в тленной суете.

И королевство грез коварных
Ты потрясаешь среди мглы,
Твоих объятий я все жажду жарких,
Но ангел повергает средь хулы

Во прах тщеславные желания,
И, пронося через страданья,
Он сохраняет в мире чистоты,
Как покрывалом детским, твои сны.

И в мир прекрасный погружаясь,
На теле близком лилия цветет,
О, падший род, за ласки рая расплачаясь,
Я вечно опьяняем наготой, она – мой мед.

Ты – капля крови малой,
Мне подана священной Божией рукой!

Источник