что такое быт в литературе
Литературный энциклопедический словарь
ЛИТЕРАТУРНЫЙ БЫТ
ЛИТЕРАТУ́РНЫЙ БЫТ, особые формы быта, человеческих отношений и поведения, порождаемые литературным процессом и составляющие один из его исторических контекстов; термин введен Б. М. Эйхенбаумом и Ю. Н. Тыняновым (в 1927 1929). Л. б., не являясь определяющим фактором литературной эволюции, может играть весьма существенную роль в динамике литературного процесса.
Проблема Л. б. связана с изменением в разные эпохи характера и объема понятия «художественная литература». Позитивистская история литературы с ее фетишизацией понятия «памятник» сводила литературный процесс к последовательности изолированных и хронологически расположенных текстов. При этом не принимался в расчет тот факт, что в известных историко-культурных ситуациях невозможно отграничить художественную литературу от определённых форм внехудожественной деятельности. Колебания исторической жизни искусства нашли выражение, в частности, в художественно-бытовом синкретизме, присущем фольклору, искусству средних веков, отчасти романтизму и пр., с одной стороны, и строгой разграниченности автора и аудитории, текста и контекста, свойственных, например, искусству 2‑й половины XIX в., с другой.
Литература и поведение. В определённых художественных системах литературный текст подразумевает создание определённой «литературной ситуации» и особого, специального поведения автора (исполнителя) и аудитории. Так, в фольклоре и архаическом искусстве художественные тексты могут требовать определённого ритуала, игры или какого-либо иного поведенческого контекста, вне которого они не существуют (ср. связь свадебных песен со сложным ритуально-игровым контекстом поведения всего коллектива). Соответственно литературная ситуация может требовать определённого места и времени (закрепленность некоторых фольклорных жанров за каким-либо временем суток и календарными сроками; ода и стихотворная надпись как часть праздничного ритуала барокко; зафиксированные во времени и пространстве литературно-бытовые формы «литературный вечер», «литературный концерт» и др.), некоторого принятого типа одежды, стиля поведения и связанных с ним эмоциональных стереотипов, напр.: «Я пришла к поэту в гости» (стих. А. А. Ахматовой), ритуальная ситуация «передачи лиры» посещения неофитом Поэта. В определённых культурных ситуациях «поэтическое общение» обнаруживает параллелизм с ритуально-культовым. Возникают ритуализованные формы поэтического поведения, поэтической внешности (ср. у А. С. Пушкина: «Приехав, он прямым поэтом / Пошел бродить с своим лорнетом / Один над морем »- «Евгений Онегин») или типовой «поэтической биографии», сквозь призму которой воспринимается жизненная реальность того или иного поэта.
Норма поэтического поведения, например обязательность в представлении романтиков «идеальной» или «утаенной любви» и «преждевременной смерти сердца» (ср.: «Все в небеса неслись душою, / Взывали с тайною мольбою / К NN, неведомой красе », М. Ю. Лермонтов, «Журналист, читатель и писатель»), может влиять на реальное поведение того или иного писателя (литературного деятеля) или на восприятие его поведения современниками и таким образом делаться частью его биографии.
В определённые культурные периоды игровые, карнавальные моменты столь глубоко проникают в поведение художественных кругов, а иногда и более широких слоев общества, что грани между текстами искусства и внехудожественным повелением размываются, быт театрализуется, превращаясь в многожанровое и синкретическое художественное действо (разумеется, отличное от «исходного» синкретизма народных празднеств ср. Карнавализация); здесь можно было бы назвать быт гуманистов и художников эпохи Ренессанса, прециозный быт барокко, отдельные черты быта романтизма и модернизма. Формируется тип «художника жизни» (дендизм в поведении Дж. Байрона, романтизм поведения М. С. Лунина, «жизнестроительство» русских символистов и пр.).
Литература и бытовой контекст. В те или иные исторические периоды литературная жизнь может отдаляться от бытовых форм, замыкаясь на страницах печатных изданий и, приобретая монологическую форму, или, напротив, сливаться с Л. б., тяготея к устным формам бытования и диалогической структуре. В силу исторических причин в русской культуре устное общение (кружковые диспуты, дружеские беседы «между Лафитом и Клико», совместные чтения и пр.) занимает исключительное место. Ошибочность отождествления истории литературы и истории письменных источников особенно наглядна при изучении культуры, органически связанной с общественной коллективной жизнью. Общественный диалогический характер литературного процесса, в котором даже письменные тексты живут в окружении устных дискуссий и инкорпорированы в кружковую жизнь идей, порождает определённые литературные и бытовые формы. Это салон, кружок, дружеское литературное общество (см., напр., «Арзамас», «Зеленая лампа»), «вольное общество», разного рода и разной степени программной оформленности организации. Между природой этих организаций, культивируемых в их пределах жанрами и вкусами и стилем человеческих отношений характером дружбы, нормами кружковой жизни с такими ее проявлениями, как альбомы, языковой эзотеризм, типология дневников, переписки существует непосредственная связь.
Литературный факт. С понятием Л. б. связано и представление о литературном факте. Литературным фактом, согласно Тынянову, являются те события и отношения литературной жизни, которые входят в структуру литературы эпохи как целого. Поскольку структура эта динамична, одни и те же события могут приобретать и утрачивать качество литературного факта (напр., дневник или письмо как литературно-бытовой жанр). Реальный быт только в той мере, в какой он является литературным фактом, может рассматриваться в понятиях Л. б. В этом отношении изучение Л. б. противостоит бессистемному коллекционированию окололитературного и биографического материала. Оценка таких явлений русской литературной жизни 1830 1890‑х гг., как организующая роль журнала, программное значение журнальных полемик, борьба за подписчиков, гонорары, цензурные препятствия и пр., в качестве аспектов Л. б. вытекает из их системной природы, их связи со структурой литературы эпохи как целого (см. Структура).
Начало изучения Л. б. было положено культурно-исторической школой, трудами академика Александра Н. Веселовского, однако особенное внимание ему уделяла формальная школа на последнем этапе своего развития. Вместе с тем изучение Л. б. не было связано только с этим направлением (ср. труды О. М. Фрейденберг, Г. О. Винокура, В. М. Жирмунского, М. М. Бахтина и др.). Л. б. наиболее активно изучается в рамках исследований по семиотике культуры.
Веселовскии А. Н., Вилла Альберти, М., 1870;
его же, В. А. Жуковский. Поэзия чувства и «сердечного воображения», П., 1918;
Эйхенбаум Б., Лит. быт. Литература и писатель. Лит. домашность, в его кн.: Мой временник, Л., 1929;
Тынянов Ю. Н., Лит. факт; О лит. эволюции, в его кн.: Архаисты и новаторы, [Л.], 1929;
Мукаржовский Я., Эстетич. функция, норма и ценность как социальные факты, Тр. по знаковым системам, в. 7, Тарту, 1975;
Лотман Ю. М., Декабрист в повседневной жизни. (Бытовое поведение как историко-психологическая категория), в кн.: Лит. наследие декабристов, Л., 1975;
Лавров А. В., Мифотворчество «аргонавтов», в сб.: Миф фольклор литература, Л., 1978;
Вацуро В. Э., «Северные цветы». История альманаха Дельвига Пушкина, М., 1978;
Лосев А. Ф., Бытовые типы Возрождения, в его кн.: Эстетика Возрождения, М., 1978;
Hansen-Löve, Aage A., Der russische Formalismus, W., 1978, S. 397419.
Что такое быт в литературе
ЛИТЕРАТУРА И ЛИТЕРАТУРНЫЙ БЫТ
Смена проблем и смысловых знаков приводит к перегруппировке традиционного материала и к вводу новых фактов, выпадавших из прежней системы в силу ее естественной ограниченности. Включение нового ряда фактов (под знаком того или другого соотношения) является как бы их открытием, поскольку существование вне системы («случайность»), с научной точки зрения, равносильно небытию. Перед литературной наукой (а отчасти и перед критикой, поскольку их связывает теория) встал сейчас именно такой вопрос: литературная современность выдвинула ряд фактов, требующих осмысления, включения в систему. Иначе говоря, требуется постановка новых проблем и построение новых теоретических гипотез, в свете которых эти выдвинутые жизнью факты окажутся значимыми.
И то и другое выполнено в той мере, в какой это было необходимо поколению, вступавшему в литературу 10 лет назад, и стало теперь, в значительной степени, уже достоянием университетской науки, предметом учебы. История передала эти вопроc (как это всегда бывает) эпигонам, которые с отличным усердием (и часто на отличной бумаге), но без темперамента занимаются изобретением номенклатуры и показыванием своей эрудиции.
Современное положение нашей литературы ставит новые вопросы и выдвигает новые факты.
Иначе говоря, перед нами заново стоит вопрос о том, что такое историко-литературный факт. История литературы должна быть заново оправдана как научная дисциплина, необходимая для уяснения современных литературных проблем. Бессилие сегодняшней критики и ее частичный возврат к старым изношенным принципам объясняется, в значительной мере, бедностью историко-литературного сознания.
Литература, как и любой другой специфический ряд явлений, не порождается фактами других рядов и потому не сводима на них. Отношения между фактами литературного ряда и фактами, лежащими вне его, не могут быть просто причинными, а могут быть только отношениями соответствия, взаимодействия, зависимости иди обусловленности. Отношения эти меняются в связи с изменениями самого литературного факта (см. статью Ю. Тынянова), то вклиняясь в эволюцию и активно определяя собою историко-литературный процесс (зависимость или обусловленность), то принимая более пассивный характер, при котором генетический ряд остается «внелитературным», и, как таковой, отходит в область общих историко-культурных факторов (соответствие иди взаимодействие). Так, в одни эпохи журнал и самый редакционный быт имеют значение литературного факта, в другие такое же значение приобретают общества, кружки, салоны. Поэтому самый выбор литературно-бытового материала и принципы его включения должны определяться характером связей и соотношений, под знаком которых совершается литературная эволюция данного момента.
Современность привела нас к литературно-бытовому материалу, но не с тем, чтобы увести от литературы и поставить крест на сделанном в последние годы (я разумею литературную науку), а с тем, чтобы заново поставить вопрос о построении историко-литературной системы и понять, что значит совершающиеся на наших глазах эволюционные процессы. Писатель сейчас нащупывает свои профессиональные возможности. Они неопределенны потому, что спутаны в сложный узел самые функции литературы. Вопрос стоит остро: рядом с сугубым профессионализмом, уводящим писателя в мелкую прессу и в «переводничество», растет тенденция освобождаться от него развитием «второй профессии», не только чтобы зарабатывать хлеб, но и чтобы чувствовать себя профессионально-независимым. Мы, исследователи литературы и критики, должны помочь распутать этот узел, а не запутывать его еще крепче, придумывая искусственные группировки, загоняя в тупик «идеологии» и навязывая публицистические требования. Пути и средства такой критики исчерпаны, пора заговорить о литературе.
Впервые опубликовано в журнале «На литературном посту» (N9, 1927 г.).
Воспроизведено по «Хрестоматии по теоретическому литературоведению»
(изд. Тартуского государственного университета, Тарту, 1976, часть I, стр. 183)
Что такое быт в литературе
Смена проблем и смысловых знаков приводит к перегруппировке традиционного материала и к вводу новых фактов, выпадавших из прежней системы в силу ее естественной ограниченности. Включение нового ряда фактов (под знаком того или другого соотношения) является как бы их открытием, поскольку существование вне системы («случайность»), с научной точки зрения, равносильно небытию.
Перед литературной наукой (а отчасти и перед критикой, поскольку их связывает теория) встал сейчас именно такой вопрос: литературная современность выдвинула ряд фактов,
требующих осмысления, включения в систему. Иначе говоря, требуется постановка новых проблем и построение новых теоретических гипотез, в свете которых эти выдвинутые жизнью факты окажутся значимыми.
И то и другое выполнено в той мере, в какой это было необходимо поколению, вступавшему в литературу 10 лет назад, и стало теперь, в значительной степени, уже достоянием университетской науки, предметом учебы. История передала эти вопроc (как это всегда бывает) эпигонам, которые с отличным усердием (и часто на отличной бумаге), но без темперамента занимаются изобретением номенклатуры и показыванием своей эрудиции. 1
Современное положение нашей литературы ставит новые вопросы и выдвигает новые факты.
Литературная эволюция, еще недавно так резко выступавшая в динамике форм и стилей, как бы прервалась, остановилась. Литературная борьба потеряла свой прежний специфический характер: не стало прежней, чисто литературной полемики, нет отчетливых журнальных объединений, нет резко выраженных литературных школ, нет, наконец, руководящей критики и нет устойчивого читателя. Каждый
Естественно, что при таком положении особую остроту и актуальность получили именно вопросы литературно-бытового характера, и самая группировка писателей пошла по линии этих признаков. На первый план выступили
Иначе говоря, перед нами заново стоит вопрос о том, что такое историко-литературный факт. История литературы должна быть заново оправдана как научная дисциплина, необходимая для уяснения современных литературных проблем. 2 Бессилие сегодняшней критики и ее частичный возврат к старым изношенным принципам объясняется, в значительной мере, бедностью историко-литературного сознания.
Литература, как и любой другой специфический ряд явлений, не порождается фактами других рядов и потому не сводима на них. Отношения между фактами литературного ряда и фактами, лежащими вне его, не могут быть просто причинными, а могут быть только отношениями соответствия, взаимодействия, зависимости иди обусловленности. Отношения эти меняются в связи с изменениями самого литературного факта (см. статью Ю. Тынянова «Литературный факт» в «Лефе», 1924,№2), то вклиниваясь в эволюцию и активно определяя собою историко-литературный процесс (зависимость или обусловленность), то принимая более пассивный характер, при котором генетический ряд остается «внелитературным», и как таковой отходит в область общих историко-культурных факторов (соответствие иди взаимодействие). Так, в одни эпохи журнал и самый редакционный быт имеют значение литературного
факта, в другие такое же значение приобретают общества, кружки, салоны. Поэтому самый выбор литературно-бытового материала и принципы его включения должны определяться характером связей и соотношений, под знаком которых совершается литературная эволюция данного момента.
Вот отдельные иллюстрации к понятию литературного быта и к вопросу о соотношении его с фактами эволюции. Формы и возможности литературного труда как профессии меняются в связи с социальными условиями эпохи. Писательство, ставшее профессией, деклассирует писателя, но зато ставит его в зависимость от потребителя, от «заказчика». Развивается мелкая пресса (как это и было в 60-х годах), выдвигается фельетон, снижаются высокие жанры. В ответ на это, литература, по законам своей эволюционной диалектики, делает обходное движение: рядом с Некрасовым оказывается Фет, «классовость» которого является способом
Современность привела нас к литературно-бытовому материалу, но не с тем, чтобы увести от литературы и поставить крест на сделанном в последние годы (я разумею литературную науку), а с тем, чтобы заново поставить вопрос о построении историко-литературной системы и понять, что значит совершающиеся на наших глазах эволюционные процессы. Писатель сейчас нащупывает свои профессиональные возможности. Они неопределенны потому, что спутаны в сложный узел самые функции литературы. Вопрос стоит остро: рядом с сугубым профессионализмом, уводящим писателя в мелкую прессу и в «переводничество», растет тенденция освобождаться от него развитием «второй профессии», не только чтобы зарабатывать хлеб, но и чтобы чувствовать себя профессионально-независимым. Мы, исследователи литературы и критики, должны помочь распутать этот узел, а не запутывать его еще крепче, придумывая искусственные группировки, загоняя в тупик «идеологии» и навязывая публицистические требования. Пути и средства такой критики исчерпаны, пора заговорить о литературе.
(М.О.Чудакова)
ЛИТЕРАТУРНЫЙ БЫТ
(“На литературном посту”, 1927, № 9, под заглавием “Литература и литературный быт”. Печатается по MB)
Первый, по-видимому, документальный след замысла этой принципиальной для Э. и рубежной для его научной биографии работы — в дневниковой записи от 2 сент. 1924 г.: “На дачу приезжал Витя Шкловский — очень советовал взяться за работу по истории “литературного труда” в России, общий план которой я ему рассказал”. Через полгода, 24 янв. 1925 г., Э. записывает: “Приехал Витя — собрались вечером у меня (ОПОЯЗ). Витя хорошо говорит о том, что мы должны заново писать непонятные работы — как лисица, которая сворачивает резко вбок, а собака продолжает нестись дальше”. И спустя еще более полугода, 25 сент. 1925 г.: “Собираюсь предложить издателям план книги “Литературный труд”. Написал сегодня объяснительную записку” (1. 245).
1 Имеется в виду диспут о формальном методе в марте 1925 г. и статья “Вокруг вопроса о формалистах” или “В ожидании литературы”.
видимо, в начале 1926 года предисловии к сб. “Русская проза” (Л„ 1926). Оно кончается рассуждением о современном писателе, который “работает ощупью — неуверенный в значении своего дела, растерявший читателей и сам растерявшийся среди многообразия и противоречивости предъявляемых к нему требований” (с. 8). 26 июня 1926 года А. Н. Тихонов (глава издательства “Круг”) пишет Э.: “Литературный быт” — если под оным разумеется то, о чем Вы говорили со мной в Москве,— мы не прочь издать” (1. 725). Но договор на книгу был заключен не с “Кругом”, а с ГИЗом — 16 сент. 1927 г., т. е. через несколько месяцев после опубликования комментируемой статьи. К этому или более раннему времени относятся “Заметки для книги”, сохранившиеся в архиве Э. Эти, несомненно, черновые и потому несколько выпрямляющие и огрубляющие ход мысли исследователя наброски заслуживают внимания.
“Формальный метод привел к технологической точке зрения (Шкловский — “как сделано”) и отрицанию нужности истории. С другой стороны, он же привел к тому, что каждое литературное произведение должно изучаться в соотнесении с другими, со своей эпохой. Получился новый тупик — стало неясно, “как изучать”. Диалектические законы эволюции, выдвигавшиеся в наших историко-литературных работах, естественно, обесценивали работу над прошлым, потому что они одинаковы. Другой интересный факт — историко-литературная беллетристика, как у Тынянова. По выходе “Кюхли” кто-то правильно сказал, что это — современный тип историко-литературной монографии. Историческая наука в целом переживает кризис. Рядом с этим — интерес к мемуарам, к деталям быта (отсюда и беллетристика), к личности, к биографии, который захватывает даже обывательские круги. Выдвижение литературной личности в литературе (Есенин, Шкловский). Нечего скрывать — перед нами заново встают самые, казалось бы, примитивные, а в сущности — основные вопросы.
История, поскольку в ней есть момент отбора, изучает, конечно, не прошлое, а то в нем, что важно и понятно для нас. Характерно для исторического интереса то, что в центре стоит проблема генезиса. Дело не в том, чтобы “объяснить” факт, а в том, чтобы факт был в полноте — как факт.
История литературы должна строиться на соотношении литературы и литературной жизни” (1. 47).
Первым развернутым выступлением, выдержанным под новым углом зрения, стала статья “Гоголь и “дело литературы”, напечатанная 4 марта 1927 г. в веч. “Красной газете” (“порядочно изуродованная” в начале и в конце, как отметил Э. в день ее выхода в дневнике). В это же время начата работа над основными двумя статьями по теме “лит. быта”. 10 марта 1927 г. Э. записал: “Набрасываю статью для “Звезды”, но не знаю еще, как выйдет. Хочется написать не статью, а книгу. Не знаю, как распределить материал в статье, как распланировать. Ведь в основе-то моей работы лежит совершенно научный, теоретический вопрос, не для журнала (. ) Статью надо
написать в связи с современным положением писателя (см. статью Шкловского в “Новом Лефе”) — но как ввести исторический материал? Например, материал 1854—64 гг. Попутно с современными проблемами или особо, как дополнительный взглядов прошлое? Я начал было так, но не очень нравится, п. ч. приходится начинать с 20-х годов (Пушкин), а комкать этот материал досадно”. 22 марта: “Работаю над статьей о быте”. Записи показывают, что в этот момент имеется в виду только одна статья. Однако замысел раздвоился. 6 апр. 1927 г. Э. записал: “29 марта юбилейное заседание нашего разряда в Институте истории искусств. Мы с Тыняновым выступали — я о литературном быте, он о литературной эволюции. Была тьма народу. 31-го я послал эту статью в журнал “На литературном посту” (от них была телеграмма) — не знаю, как они это переживут и как напечатают”. Это и была статья “Литература и литературный быт”. 23 апреля Э. записал, что статья “принята — пойдет в ближайшем номере. Сейчас пишу для “Звезды”. После этих двух статей надо сесть за книгу” (1. 247). Второй была статья “Литература и писатель” (“Звезда”, 1927, № 5).
Статьи весны 1927 г. были обращены к литературной современности, должное осмысление которой прямо вело, по мысли автора, к изменению характера исследовательской работы. По сути дела, речь шла о коренном пересмотре тех самых принципов, которые годом раньше столь убедительно были изложены в “Теории формального метода”. Резче всего это выразилось в смещении основных опоязовских понятий историко-литературной сферы — “эволюция” и “генезис” (ср. ПИЛК, с. 271, 408, 526), в теоретически опасном обещании включить в “эволюционно-теоретическую систему (. ) факты генезиса”. Проблема социального статуса писателя с большой проницательностью была различена ученым в толще изменившегося литературного быта, где действовали новые люди и пересматривали свое положение литераторы, заявившие о себе в 1900-е и 1910-е годы. Э. сумел найти для этой ситуации, до сих пор описываемой лишь на языке газетных перебранок, аналитические определения. Однако та же литературная современность уже повлияла и на работу Э., вытесняя ее главный, теоретический аспект, который теперь подменялся некоторым компромиссом между специфической литературностью (угол зрения ОПОЯЗа) и условиями бытования литературы (см. особенно с. 434). Работа исследователя оказывалась в прямой зависимости от текущего литературного процесса. Обнаружилась парадоксальная связанность теоретика и историка возможностью наблюдать “динамику форм и стилей” в современной литературе. Давая точный диагноз изменившемуся социальному положению литературы и в этом смысле становясь в ряд достижений исследователя, статьи 1927 г. в то же время засвидетельствовали неосознанный тогда до конца им самим отказ от попыток построения теоретически обоснованной истории литературы.
В конце 1927 г. Э. еще надеется писать книгу о лит. быте (письмо к Шкловскому от 30 декабря 1927 г.— Тыняновский сборник, 1986, с. 114), которую издательство ждало к марту 1928 г. (1. 728).
С начала 1928 г. замысел книги Э. о лит. быте все более и более втягивается в книгу о Толстом, пронизанную “литбытовой” проблематикой. Книга вызвала критическое отношение Тынянова и Шкловского и острую полемику с Э. в пражских тезисах Тынянова — Якобсона, направленных на оживление затухавшей теоретической работы. Работы Э. 1928—1929 гг., богатые по материалу и проникновенные по языку (“так хорошо писать не умеет у нас никто” — из письма Шкловского Тынянову; указ. сб., с. 118), перешагивали через теоретические задачи, перед которыми остановился ОПОЯЗ в середине 20-х годов, и это с ощущением безнадежного “общего оползня ОПОЯЗа” (Р. Якобсон) было замечено и Тыняновым и, Шкловским.
Книга о литературном быте осталась не написанной (как и книга Тынянова о литературной эволюции). Ее в точном смысле заместил в конце концов “Мой временник” (1929), куда были собраны и теоретические статьи (к статьям 1927 г. присоединено под названием “Литературная домашность” предисловие к кн. М. Аронсона и С. Рейсера “Литературные кружки и салоны”. Л., 1929), и очерки конкретных литературных судеб (от Гоголя до Горького) под характерным заголовком “Дело литературы”.
О “литбытовых” работах Э. см. статьи А. Ханзен-Лёве в “Revue des etudes slaves”, 1985, t. 57; f. 1 и М. Чудаковой в “Тыняновском сборнике” (Рига, 1986).
1 Намек на сборники ГАХН “Ars poetica” (“на отличной бумаге”) и “Художественная форма” (М., 1927); см. ПИЛК, с. 515.
2 Здесь понимание “истории литературы”, в сущности, совсем иное, чем в “Теории “формального метода” (с. 389—390, 401—407), где ясно показано также, что ОПОЯЗ не брал “под подозрение” историю литературы (см. с. 429), а стремился ее преобразовать.